«Аз словом сим»: как студентка ВШЭ Оксана Осадчая разработала версию шрифта Брайля для древнерусского языка

Давайте начнем с самого древнерусского языка. Насколько сильно он отличается от того, который мы используем сегодня?

Я бы сказала, что в целом человек, который его не изучал, конечно, что-то может разобрать, но ясно, что если мы берем текст 13 века или, например, берестяную грамоту с бытовой орфографией и довольно своеобразным новгородским диалектом, то нам нужно будет приложить некоторые усилия, чтобы понять, о чем речь. Конечно, за такое количество веков язык сильно изменился. В древнерусском больше букв, некоторые из них даже обозначали один и тот же звук. Дело в том, что многие буквы пришли из греческого и писались только в греческих словах или только в какой-то определенной позиции слова. Потом они совпали: например, «омега» (Ѡ) и «о» или «зело» (Ѕ) и «земля» (З).  Многие просто исчезли за ненадобностью, как впоследствии произошло и с «ятем» (Ѣ), потому что он означал то же самое, что и «е». Но когда мы читаем старые тексты, мы должны понимать, что в тот период в них был какой-то смысл.

Насколько я понимаю, вы впервые задумались о том, чтобы разработать шрифт Брайля для древнерусского языка, во время участия в олимпиадах. Как это произошло? 

В Набережных Челнах я была первой брайлисткой, которая пошла на олимпиаду: ребята из школы для незрячих, где я училась, тоже участвовали в соревнованиях, но все они были слабовидящими. Это была олимпиада по русскому языку, и моя преподавательница зачитывала задания на диктофон, потом я несколько раз их прослушивала, писала в тетрадке по Брайлю и сдавала работу. На следующий день она ее переводила и отдавала оргкомитету, и там уже ее проверяли вместе с остальными. Сложность была в том, что, во-первых, я не очень хорошо воспринимаю информацию на слух, тем более, если это древнерусский текст. А во-вторых, преподавательница, которая древнерусский проходила лет 20-30 назад в университете, может уже просто не помнить, что там как произносится. Кроме того, мне хотелось самой понять, как это читается, а не услышать от других. Тогда мне стало интересно: как это все можно так обозначить, чтобы я получала ту же информацию, что и остальные участники, чтобы я так же, например, видела, где писались «юс» большой (Ѫ) и «юс» малый (Ѧ) – буквы, которые обозначали носовые звуки, а где их не было, чтобы я понимала, почему они там писались. 

Студентка Высшей школы экономики Оксана Осадчая

Меня очень интересовала вся специфика древнерусского, и я пыталась проводить параллели с нашим дореволюционным Брайлем. В 1881 году тифлопедагог Труберг поехал в Германию и разработал там вместе с директором Дрезденского института Брайль для русского языка. Там «ять» (Ѣ), например, обозначается как немецкий «ä». В школе я пыталась именно от этого факта и оттолкнуться, но не понимала, как из него развить все остальные буквы. Страдала над этим совершенно безуспешно, потому что не было опытного человека, который мог бы мне в этом помочь.

То есть, вам хотелось, чтобы в шрифте была какая-то логика?

Да. Дело в том, что шрифт Брайля – это система шеститочий. Каждая буква состоит из определенных комбинаций шести точек. В одном столбике – точки 1-2-3, в другом – 4-5-6. И если мы придумываем что-то новое, то берем свободную комбинацию и говорим, что это такая-то буква. Но на самом деле, тут все не так просто. Например, возьмем мы точки 1, 3, 4, 6 и скажем, что это «юс» малый (Ѧ), и что дальше? Зрячему человеку будет совершенно непонятно, почему именно это сочетание - «юс» малый, это будет сложно, за этим не будет никакой логики. В школе это тогда ничем хорошим не кончилось, и мне по-прежнему зачитывали олимпиадные задания.

А в Вышке, где я учусь, на втором курсе у нас началась история русской литературы, и первые полгода – это как раз древнерусская литература. В это же время начался научно-исследовательский семинар, на котором мы пишем курсовую. Я выбрала письменную культуру допетровской Руси. И как раз предложила создать в рамках своей работы необходимые символы по Брайлю для обозначения букв древнерусского и старославянского языков. И мой научник, Алексей Алексеевич Гиппиус, с радостью это поддержал, мы с ним стали что-то делать. Сначала он предложил систему, которая чем-то похожа на нотную: в музыке некоторые знаки (скажем, диезы, бемоли, точки, которые увеличивают длительность звучания) ставятся возле ноты, а у нас характерный знак – после буквы. Например, если мы хотим написать «юс» большой или «юс» малый – а это, по сути «о» носовое и «е» носовое, то мы пишем «о» или «е», а потом подчеркивание (точки 4-5-6). То есть, Алексей Алексеевич ввел знак носового звука. Для «ятя» мы придумали ставить слеш (точки 3-4) после буквы «е», и так далее.

Суть в том, что мы старались придумать такую систему, чтобы и нам было понятно, какой знак и почему пишется, и зрячий преподаватель, который работает со школьником или студентом-брайлистом, тоже мог это читать – в компьютерном представлении шрифта. Теперь, когда мой научный руководитель смотрит мою курсовую, он может читать текст в нашей системе и он его понимает. Если он видит «ф/», то знает, что это «фита», «е//» – «е» широкое и так далее.

 

Ваш руководитель до этого работал с брайлистами, со шрифтом Брайля вообще?

По-моему, нет. Когда я предложила Алексею Алексеевичу заняться этой темой, видно было, что ему интересно отчасти потому, что он об этом не знал и ничего такого не делал. А сейчас даже берестяные грамоты на сайте публикуются в такой форме, чтобы их легко было преобразовать в шрифт Брайля и чтобы нам тоже были доступны, например, находки этого года.

Я, кстати, трижды ходила на замечательные лекции Андрея Анатольевича Зализняка. Даже на первом курсе, когда мои познания в области древнерусского были еще довольно скудны, мне все равно было очень интересно, а уж тем более потом, когда я уже что-то узнала. К тому же, последние два года мой научник, который тоже ездил в экспедиции, заранее присылал мне тексты грамот, так что я всегда понимала, о чем речь. Тем более, Андрей Анатольевич рассчитывал на широкую аудиторию, поэтому он очень понятно все объяснял. Это чудесный человек, к нему на лекции так все рвались! Помню, на первом курсе я пришла заранее, и все равно мы всю лекцию стояли, прижавшись друг к другу.

Насколько сильно изменилась ваша система по сравнению с первоначальным вариантом?

Суть осталась та же: последовательность и мотивированность, когда мы можем объяснить, почему для этой буквы мы взяли этот знак, а не тот. Но какие-то тонкости менялись, конечно, когда мы находили более удобные решения. Я не могу сказать, что система доделана на все сто процентов – она открыта к каким-то дальнейшим переменам. Сейчас мы работаем над хрестоматией древнерусских текстов и собираемся издать ее брайлевским шрифтом и в плоскопечатном виде. Если потом выяснится, что многим людям наша система неудобна и если они смогут аргументировать свое мнение, то мы подумаем, как и что изменить.

А какие тексты будут в хрестоматии?

Разные: древнерусские, старославянские, кое-какие новгородские берестяные грамоты, чтобы читатели могли разобраться, чем, например, текст 12 века отличается от текста 14 века. Мы уже вставили Реймсское Евангелие, Саввину книгу, Азбучную молитву. В предисловии я немного рассказываю о своем опыте, потом пишу кратко про нашу систему, что мы сделали и почему, а дальше уже идет текст: сначала обычный, потом с пояснениями, а потом в переводе на современный язык. Это метод чтения Ильи Франка, который очень успешно используется для иностранных языков. Таким образом человек постепенно будет запоминать значения и формы слов. Еще в хрестоматии будут выпуклые копии некоторых берестяных грамот, которые интересны своей графикой. Мы их печатаем на термопринтере, который позволяет делать выпуклое изображение под действием температуры. Там один текст – обучающий, в нем буквы и расстояние между ними больше, а во второй грамоте буквы меньше и расстояния между ними почти нет, так что и читать ее по неопытности сложно.

Как в этом году проходила адаптация заданий олимпиад по лингвистике и русскому языку для незрячих?

У многих представителей оргкомитета были авторские задачи, и мы с каждым из них обсуждали их по почте, решали, какие буквы на что заменим, я говорила, можно ли использовать какие-то предложенные знаки или нет. Мы друг друга слушали и пытались прийти к какому-то общему мнению. Но в целом идею адаптации заданий на древнерусском для незрячих участников олимпиады все восприняли положительно.

Была ли у вас уже возможность получить какую-то «обратную связь» по поводу использования Брайля для древнерусского языка?

Да, перед региональным этапом Всероссийской олимпиады по русскому я провела занятие с ребятами в первом интернате для незрячих: объяснила нашу систему, что и как читается, потом мы с ними поразбирали тексты. Я увидела, что, в принципе, у них довольно хорошо получается. А потом тексты у них остаются, их можно перечитывать, пересматривать или другим ребятам передать. В олимпиаде участвовала одна девочка из интерната, по-моему, она с заданием на древнерусском справилась неплохо. Так что в принципе, пока система приживается. Другой вопрос в том, что людей, которым это нужно, не так много, но это не значит, что для них ничего не надо делать. Тем более, мы просто о многих пока не знаем, потому что они о нас не знают.

То есть, вам кажется, что в будущем, возможно, к этому появится больший интерес? 

Конечно. Я думаю, сейчас многие не занимаются древнерусским, потому что это недоступно. Помню, как в 7 классе я приходила в библиотеку и говорила: «А у вас есть грамматика древнерусского языка?». Грамматики, конечно, не было, надо мной посмеивались, а я расстраивалась: как же так, почему ничего нет. А если люди будут знать, что все есть и все доступно, то те, кому эта тема любопытна, начнут интересоваться активнее. И появится возможность, например, писать какие-то научные работы по древнерусским текстам, потому что сейчас, в основном, незрячие выбирают 19-20 век: за этот период оцифровано больше текстов, с ними можно работать.

Олимпиады и замечательные друзья

Расскажите про свой олимпиадный опыт. Что вам дало участие в олимпиадах?

Я очень благодарна олимпиадам, потому что именно когда я стала выезжать на регион, в Казань, у меня появились очень умные и замечательные друзья, со многими из которых мы и сейчас общаемся. В 11 классе был вообще рай, потому что я попала еще и на школу подготовки к олимпиаде по русскому, она шла три дня во время каникул, и там я тоже познакомилась с чудесными ребятами. Мы жили на турбазе, у нас была комната на 14 человек с двухъярусными кроватями. Помню, как-то раз мы с моей подружкой Лерой Харитоновой о чем-то поспорили в 12 ночи, она спала на втором этаже и я грозилась кинуть в нее свой брайлевский том Есенина! Там было очень весело. А потом я поехала на олимпиады по русскому и литературе, причем они шли подряд, так что даже уезжать не пришлось. То есть я постоянно находилась в этих замечательных компаниях; скажем, на литературе у нас традиционно сложилось, что вечером после олимпиады мы играли в «мафию», я именно тогда узнала, что есть такая игра. И ребята придумывали, как сделать так, чтобы я тоже могла участвовать. Словом, непередаваемая атмосфера. 

Поэтому олимпиадам я благодарна не столько за результаты, потому что где-то они были не самыми идеальными, а где-то условия были не самыми идеальными, сколько за то, что я смогла оценить свои знания и, прежде всего, смогла найти прекрасных друзей. И кстати, именно благодаря одному из них я и поступила в Вышку. Сначала я вообще думала, что буду учиться в пединституте в Елабуге. Есть же такой стереотип у жителей маленьких городов, что лучше учиться где-то рядом с домом, потому что Москва – это ого-го. И мой друг как раз разрушил этот стереотип: он сюда поступил и начал рассказывать, как тут замечательно. И я понимаю, что вряд ли мне еще где-то было бы так же хорошо, как в Вышке, если мы говорим о России. У нас готовы создавать условия для студентов с особенностями, например, у нас есть тот же брайлевский принтер. Тут замечательные преподаватели, так что я рада, что я здесь учусь.

А в Вышке кроме вас есть брайлисты?

Конечно. Есть моя подружка Алена; когда я поступила, мне сразу же сказали, что она тоже живет в моем общежитии. Сейчас она учится в аспирантуре на факультете психологии. После меня мой друг из школы поступил на исторический факультет. В этом году пришла Аня Дворянчикова из первого интерната (прим. ред. Школа-интернат № 1 для обучения и реабилитации слепых), которая была призером филологической олимпиады.

Вы ходили в специальную школу, а каким образом вам удалось достичь олимпиадного уровня? У вас были настолько сильные учителя или вы занимались сами?

Здесь, я думаю, и то, и другое. В 5 классе к нам пришла прекрасная преподавательница русского и литературы Оксана Геннадьевна Бураева, она совершенно чудесно преподавала, мне очень нравилось. В школе ей не выделяли часов на подготовку меня к олимпиаде, поэтому она сама после уроков могла сидеть со мной до вечера, читать задания, разбирать их. Она давала маме распечатки, и мы с ней занимались дома. Пока мы ехали в трамвае до школы (дорога занимала около часа), мама мне все время что-то читала: то словарь фразеологизмов, то еще что-нибудь интересное. Ноутбук у меня появился только в конце восьмого класса, и тогда я начала потихоньку осваивать интернет и заниматься самостоятельно. А до этого мне помогали учительница и мама. Когда я была в восьмом классе, Оксана Геннадьевна ушла в 77 гимназию, для меня это было ударом. Я какое-то время даже думала туда перейти, но мне на это не хватило решимости, да и не было веры в наш город: там никто бы не стал покупать для меня принтер, создавать условия, ничего бы не вышло с учебниками. 

В 8-9 классе было скучное время, а потом нам дали Валентину Васильевну Яковлеву, она очень опытный преподаватель, и главное, она всегда указывает на твои ошибки. То есть, я могла разобрать какое-то стихотворение просто потому, что мне захотелось подготовиться к олимпиаде, и прийти к ней почитать. Она мне говорит, что хорошо, что плохо, я исправляю,переделываю. Но в основном, в силу возраста и опыта я уже больше готовилась сама: искала задания в интернете, пыталась их прорешивать, пробовала участвовать в олимпиадах. Например, в 10 и 11 классе я участвовала в Московской филологической олимпиаде. В 10 я была призером, а в 11 все было весело: попалось одно не очень удобное задание с таблицей и еще одно – сопоставление текста и графики, там я потеряла много баллов. Но сейчас такие задания заменяют на другие, так что этой проблемы больше нет.

Существует представление, что в спецшколе не очень высокий уровень преподавания и педагоги, скажем так, сильно не настаивают на своих предметах. 

Это правда, и таких, к сожалению, очень много. Особенно плохо, когда это происходит в начальных классах. Мне очень повезло: у нас была Наталья Викторовна, которая сразу сказала: «Дети должны вот это, должны то, должны сами одеваться, сами складывать вещи». Какие-то элементарные обязанности, на которых преподаватели младших классов спецшкол, увы, не всегда настаивают. А потом вырастают такие детишки, которые ничего не могут, не хотят и не пытаются. Кто-то из учителей завышает оценки, это тоже ни к чему хорошему не приводит, потому что ребенок очень быстро все впитывает. Он привыкает к тому, что можно особо не учить и получать четверки, и это превращается в систему. У нас такого не было, и мне как раз это очень нравилось.

Плюс мама все-таки была ко мне достаточно требовательной. При этом она не заставляла делать через не хочу, а как-то заинтересовывала меня. Когда мне было четыре года, мы с ней не знали, что есть система Брайля – все-таки это Челны, тогда еще не было компьютеров, не самая распространенная информация. И она мне купила детский набор, в котором были выпуклые буквы, и все про них рассказывала: гласные-согласные, парные-непарные, твердые-мягкие. Мне это было интересно, и она это всегда очень легко делала. В младшей и средней школе я часто болела, и мы с ней в больнице всегда читали какие-то книжки, она что-то мне рассказывала.

«Догнать и причинить добро»

Какие у вас планы на ближайшее будущее? Какие первоочередные проблемы или вопросы вам хотелось бы решить? 

Мне бы очень хотелось, чтобы то, что мы сейчас делаем в Москве, потом распространилось на все регионы, и отдел инклюзивных проектов Центра педагогического мастерства, в котором я работаю, готов делиться опытом. Это здорово, потому что я знаю очень умных ребят в своей школе, в Челнах, и в других областях наверняка есть талантливые дети. Очень хотелось бы, чтобы такие перспективные школьники получили возможность как-то развивать свои навыки, почаще общаться со сверстниками, у которых тоже есть способности в той же области, тут как раз будут полезны выезды на региональные и заключительные этапы, на школы для подготовки к олимпиадам, где люди обмениваются опытом и вообще видят друг друга. Я как раз поняла, что ребята, которые со мной познакомились во время олимпиад, избавились от каких-то своих предубеждений и стереотипов в отношении незрячих. Конечно, нельзя говорить, что все незрячие одинаковые: такие же разные личности, как и все остальные люди, но они хотя бы поняли, что не все незрячие беспомощные, что я могу то же, что и они. Для меня это очень важно.

Да, мне как раз тоже кажется, что многие такие стереотипы появляются именно из-за того, что в обществе люди с особенностями оказываются изолированными, не хватает интеграции. 

Причем с обеих сторон ее не хватает, потому что, скажем, многие прохожие позволяют себе задавать какие-то бестактные вопросы: «А что, ты совсем не видишь?». Подойди к незнакомому человеку и спроси: «У тебя есть женщины?» или «Сколько у тебя детей?». Это же просто не очень прилично. Или, скажем, посоветуют тебе принимать облепиховое масло. Некоторые, особенно люди старшего возраста, считают незрячих неполноценными и позволяют себе говорить такие вещи. Во многих европейских странах такого нет. Конечно, там немного другой менталитет, но мне кажется, что и наш пора менять. Нельзя хватать человека, когда он идет, а потом еще и обижаться, что твою попытку помочь не оценили. Можно же понять, что если человек тебя не видит, то он испугается, если его схватить. И тут даже неважно, зрячий он или незрячий. Просто от неожиданности. И в любом случае, всегда можно спросить, нужна ли помощь, а не хватать человека и ставить это себе в заслугу. Есть хорошее выражение: «Догнать и причинить добро», и вот это очень удачная фраза, потому что такое, к сожалению, бывает. Еще меня раздражает, когда сидишь в метро или где-нибудь идешь и кто-то пытается тебе в руку засунуть деньги. Как будто я какая-нибудь попрошайка! Я их, конечно, сразу отталкиваю. Причем они всегда очень удивляются, когда узнают, что ты учишься, работаешь и вообще нормальный человек. 

Хотя, конечно, есть и адекватные люди, которые никогда не сталкивались с незрячими, но задумываются и все понимают. Таких, к сожалению, меньше. Но мне кажется, что это еще зависит от уровня интеллекта человека. Когда я прихожу в университет, там никто себе не позволяет какой-то бестактности.

Вы сейчас на третьем курсе, а потом пойдете в магистратуру?

Да, потом в магистратуру, но это будет точно не филология. Сейчас у нас слишком много литературы, а мне все-таки явно интереснее язык, но я как-то не учла этого при поступлении.

Может быть, у вас уже есть какие-то идеи?

Сейчас я выбираю между педагогикой, дефектологией и историей искусств: в последнее время мне очень интересна архитектура, скульптура, может быть, даже живопись. В идеале, конечно, поступить за границу, на втором месте – Вышка, а на третьем – что-нибудь еще.

На каких языках вы сейчас говорите? 

Я неплохо говорю по-французски, с письменной речью тоже ничего, а вот с восприятием чужой речи на слух все плохо. Может быть, это моя специфика восприятия, но мне очень тяжело: если кто-то что-то говорит и я не понимаю одно слово, то я уже тут же где-то в облаках, меня трудно переключить в нужное русло, потому что я уже не поняла и улетела. В этом году у нас еще начался немецкий, но он пока идет совсем тяжело, хотя мы уже начали читать рассказы Кафки в оригинале: маленькие, но такие непонятные. С немецким мне помогает моя подружка: например, придумывает, как описать какие-то картинки из учебника так, чтобы я все поняла. Меня поражает, что она никогда раньше не имела никакого отношения к людям с особенностями зрения, но у нее так здорово получается. Здесь, действительно, все отчасти зависит от творческой составляющей.

Вы уже решили, чем бы вам хотелось заниматься после университета?

Я была бы очень рада, если бы продолжилось наше сотрудничество с ЦПМ, и я могла бы помогать с созданием условий для олимпиад, готовить детей к соревнованиям. Либо я могла бы работать в сфере доступности высшего или среднего образования, чтобы создавать школьникам или студентам с разными особенностями максимально комфортные условия для максимально качественного обучения и дальнейшей реализации. 

Чтобы не говорить человеку: «Ты вообще кто такой», а чтобы сказать: «Ты все сможешь». Но не просто сказать, а знать, что у него есть перспективы трудоустройства. Чтобы он не просто отучился, а потом замучился вопросом: «Что же будет с моей жизнью», а чтобы у него была какая-то уверенность в будущем.

Мне кажется, для этого нужно еще поменять картину в голове у работодателей.

Увы, да, потому что очень часто бывают какие-то совершенно дикие ситуации, когда человеку говорят: «Вы не сможете работать там-то, потому что вы не видите», хотя очень многие профессии не имеют ограничений по зрению. Я, конечно, понимаю, работа с микроскопом – это одно, но если, например, тебе нужно заниматься переводами, то тут зрение вообще не имеет никакого значения. Мне кажется, все дело в неосведомленности. По той же причине многие люди с особенностями не могут нормально снять квартиру, потому что или хозяева, или риелторы сразу же бросают трубку, как только узнают, что человек не видит. Они думают, что он какой-то беспомощный, хотя я считаю, что надо всегда сначала разобраться с ситуацией, понять, что человек может, а чего не может, а не говорить сразу нет. Я понимаю, что если в будущем у меня будут большие проблемы с трудоустройством, то благоразумнее будет просто уехать за границу, потому что где-нибудь в Польше, во Франции и много где еще все-таки такого дикого отношения либо нет, либо его гораздо меньше.

Если вы поедете учиться за границу, то постараетесь там остаться? 

Если я буду понимать, что нужна в России, что для меня здесь будет работа, то, может быть, отучусь и вернусь. А если я буду понимать, что у меня сейчас тут ничего нет и неизвестно, будет ли когда-нибудь вообще, и при этом появятся какие-то перспективы за границей, то я, конечно, там останусь. Все зависит от ситуации в конкретный момент. Но пока все хорошо, пока я здесь что-то делаю, и получается неплохо.